Борис Сергеевич Якушин — продолжатель семейного бизнеса, но бизнеса, с обывательской точки зрения, необычного. Он управляет частным крематорием и музеем погребальной культуры в Новосибирске, эти предприятия основал его отец.
Коллеги в других городах России называют Бориса Якушина гуру и топом отрасли, и приглашают в Пермь для консультаций и оценки качества работы.
Совсем недавно Борис Якушин побывал в Перми и согласился дать интервью журналисту Properm.ru. К слову, бизнесмен ведет свой канал и делает обзоры крематориев в разных городах и странах мира. И это интересно!
— Борис Сергеевич, похоронный бизнес — очень интересная и очень закрытая тема. Людям всегда хочется узнать гораздо больше, но, как правило, страшно спросить — ведь это связано со смертью. Или нет?
— Я уже несколько лет объезжаю похоронные предприятия в России и за рубежом. Был в большинстве похоронных домов, крематориев, в том числе в 2021 был в Украине, делал обзор в киевском крематории, был в Белоруссии, в Китае, в Италии. Я свою миссию определил — сделать сравнительный анализ похоронного дела в разных странах мира. Не в смысле хорошо или плохо, а именно как устроено, чтобы понимать многие факторы.
Нашему семейному бизнесу уже 21 год. Я работаю в крематории, который создал мой отец. Папа был очень известный предприниматель. В 2000 году он внезапно решил поменять род деятельности, до этого он не был похоронщиком. И его очень уважают, почитают, в том числе как новатора отрасли. Это действительно так, мой папа очень много придумал. Сейчас уже никто не удивляется, что на территории Новосибирского крематория работает Музей погребальной культуры, проходят симфонические концерты.
Вчера я был приглашен в качестве персоны со стороны, чтобы отследить работу сотрудников пермского предприятия. Мы в разных городах организовываем конкурсы различные, в том числе международные. Я обратил внимание, что внутри страны — Урал ведь недалеко от Сибири — мы развиваемся параллельными путями. Мне вчера очень здесь понравилось, как всё организовано, как работают коллеги.
— Именно в похоронном деле или вообще в Перми?
— В Перми очень понравилось, но, к сожалению, очень мало успел посмотреть. Мой визит был так наполнен профессиональными встречами, что я, собственно, мало погулял. Город очень красивый.
А что касается пермского крематория, который не построен и ваши власти планируют его передать в аренду бизнесу, то я был на этом объекте, и мне кажется, сам проект неплохой. Визуально я многие крематории осмотрел, и мне кажется, он был бы, скажем так, фотогеничным, интересным внешне и привлекательным.
Ярких крематориев в России не так много. И можно предположить, что Пермский был бы одним из таких. Но он очень большой, его содержать как государству, так и бизнесу было бы очень дорого. Поэтому за счет кремации, могу вам объективно сказать, это сделать будет невозможно. Только за счет различных дополнительных услуг.
— Итак, тема смерти — всегда табуированная, мистическая история. Кроме традиций и укладов, что на нее влияет?
— Факторов много. Основной, конечно, культурологический. Например, что мы знаем о Перми? Мы знаем ее с иронической стороны по сериалу «Реальные пацаны». Все сравнивают, как люди разговаривают, есть ли такой акцент. И есть факторы, которые не сходятся, например, я, когда приехал сюда, искал дома, как в фильме, а увидел красивый город, и произошел некий дисбаланс. Есть определенная картинка, она не соответствует зачастую реальности.
И в похоронной истории примерно то же самое. Она закрыта не потому, что она криминальная, полукриминальная или еще какая-то. Нет фактора доверия. Например, все спрашивают, зачем я делаю свои обзоры крематориев? Для чего? Наверняка я хочу что-то узнать, выведать какие-то секреты и так далее. Лучше мы будем закрыты. Потому что сейчас пресса такая, что никто не понимает, зачем и какую информацию в конечном итоге выдадут… У моего отца был негативный опыт работы с журналистами, ваши коллеги много делают для того, чтобы отрасль была закрытой. Не хочу никого обидеть, но благодаря вот таким вещам отчасти формируется эта закрытость.
Сейчас в отрасли достаточно волнительный период, мы ждем, когда будет принят федеральный закон о похоронной сфере. И владельцы частных крематориев в некотором напряжении. Например, недавно в Москве закрылось два частных крематория. Причины абсолютно разные, но, естественно, это интерпретируется так, что в России хотят частные крематории просто закрыть. Это паническое состояние передается из крематория в крематорий. Это тоже объясняет некую информационную закрытость.
Тем не менее, приезжайте в Новосибирск: мы пускаем, мы приглашаем на территорию крематория, пожалуйста. Но таких крематориев, к сожалению, всё меньше и меньше. Нижний Новгород — прекраснейший крематорий! Я там был, там проводятся экскурсии в уникальный арт-объект «Сад Им.», который располагается на территории крематория, там введены разные нестандартные услуги.
— Нестандартные — это как?
— К примеру, как это ни смешно прозвучит, аренда гроба. То есть родные хотят устроить торжественное прощание с близким человеком, провести красивую церемонию. Для прощания в аренду предоставляется красивый гроб, по выбору близких. Это внешний фактор, который нужен нам, живым людям, которые пришли проститься. Нам важен образ, важно, каким мы запомним человека в последний раз. А на кремацию тело положат в другой гроб, более скромный по цене.
Если объяснить с точки зрения самого процесса, то в кремационное оборудование, в печь, попадает гроб с человеком в одежде. Всё сгорает. Даже золото. Остаются небольшие металлические элементы (гвозди или протезы), они затем отсеиваются, чтобы опустить прах в урну.
Сам кремационный процесс показывает, что похоронный бизнес — это наложение мифов. На любой крематорий — старый, новый, в Новосибирске, в Санкт-Петербурге, в Перми — всегда будет наложен какой-нибудь миф о том, что там гробы меняют, тела подменяют, украшения пропадают…
— А зачем так волноваться за украшения? Человек уходит, и его вещи уходят вместе с человеком.
— Это некий момент ритуала. Мы хотим помнить человека, его образ. К каждому человеку привязывается какой-то предмет: очки, серьги… И вот умер человек, а вещи остались. Некоторое время эти предметы сакральны. Ты не знаешь, что с ними делать. Выкинуть их не можешь, потому что это прямая связь с человеком. Подарить кому-то — тоже спорный момент.
— Но Библия же нам прямо говорит, что в саване карманов нет.
— Мы рассматриваем этот момент с точки зрения ортодоксальной составляющей. Давайте посмотрим на Россию с разных сторон: чуть в сторону Дальнего Востока — я был, например, в крематории Бурятии, в Улан-Удэ — там подход другой.
— У них своя мифология.
— У них, во-первых, буддизм очень развит, во-вторых, развивается шаманизм, претендуя на официальную религию. Подход к восприятию тела и души абсолютно другой. Тело, действительно, — это оболочка. Но вы знаете, что в некоторых направлениях считается, что для того, чтобы произошла трансформация, тело в последний путь нужно снабдить деньгами, едой, символическими предметами.
Как мне рассказывали, в Улан-Удэ не было развито кладбище. То есть оно было развито только с точки зрения православных. А местные выбрасывали тело прямо на дорогу, так было принято. И только в советское время там начали строить кладбища. И мне задают вопрос: «Какой прах?! Какой колумбарий?! Вы сохраняете прах? Зачем?»
Давайте посмотрим все-таки, что такое прах. Прах — это то, что осталось от человека. И это тоже сакральный предмет в нашем восприятии. Особенно первое время. Например, мне задают вопрос: можно ли урну с прахом хранить дома? Можно, законом это никак не регламентируется. Но я знаю почти на сто процентов, что вы не сможете его дома хранить. И в большинстве случаев оказываюсь прав.
— Почему же невозможно?
— Это сакральный предмет. У него должно быть свое место. Где у этого предмета дома свое место? А как другие это воспринимают? А если, скажем, у вас детский праздник, а на видном месте стоит урна?.. Люди такое не понимают и, скорее всего, припишут человеку какое-то нездоровое состояние.
…Еще немного про региональные различия. Например, Пермь и Екатеринбург. Между ними уже существует некая конкуренция, соревновательный процесс. Отличаются ли похороны в землю в Перми от Екатеринбурга? Да, потому что там ландшафт другой. Здесь глинистая земля, там более каменистая. Поэтому даже условия подготовки к зиме и лету отличаются. И это может повлиять и на цену, и на внешний вид кладбищ и колумбариев.
Как это устроено в других странах мира? Самыми, наверное, крутыми по подготовке к прощанию считаются американцы и французы. В Англии, например, тоже есть своя школа — и методология, и средства для подготовки к прощанию. Есть тонатосредство, специально разработанное для того, чтобы человека загримировать, закрыть повреждения.
— Косметика для умерших отличается от косметики для живых?
— Отличается. Дело в том, что в теле человека после смерти отсутствует электричество. И вот так просто наложить бытовую косметику не получится, поэтому есть специальные средства. В большинстве случаев используются маска на формалиновой основе или специальный грим, например театральный.
— А кто чаще всего идет в танатопрактики (специалист, который гримирует умерших, — Properm.ru)?
— В основном, это очень амбициозные люди. Как правило, молодые девушки. Очень сексапильные, очень красивые. И они сейчас создают очень большой ажиотаж в этой сфере. Как-то так получилось, что именно у молодых девушек есть азарт привести в порядок обезображенное тело.
Мы сравниваем с зарубежным опытом, например испанцев и итальянцев, и парадокс в том, что в российской танатопрактике, именно в практических элементах, выше уровень. Не знаю насчет американцев и французов (пока не было возможности сравнить), но наши девчонки могут многое.
В отрасли танатопрактики сейчас пик конкуренции. И я уволил взрослых опытных танатопрактиков из крематория, а пригласил молодых озорных девчонок. Почему? Потому что у старших процесс стагнации начался, то есть дошли до какого-то уровня и дальше не развиваются. А период СВО — это период, когда тела приезжают серьезно обезображенными. Бойцы попадают под снаряды, но в 50–60% случаев можно восстановить образ человека. Как вы считаете, для родителей важно в последний раз своего близкого увидеть?
— Конечно, важно, учитывая, что они не видели долгое время сына, мужа…
— И они просят. И мы должны сделать человека узнаваемым так, чтобы родители видели его примерно таким, как в воспоминаниях.
Мои старые штатные сотрудники этого сделать не могли. А молодые показывают уникальный результат по реставрации. Некоторые уже идентифицируют себя как узконаправленных специалистов — кто-то по гнилостным элементам, кто-то по травмам. В среднем, реставрация занимает 5–7 часов. Одна сотрудница сделала сложную реставрацию после аварии за 3,5 часа. Это рекорд. А для европейцев нонсенс.
У англичан, которые продают специализированную косметику, всё регламентировано, всё нужно делать по техпаспорту. Ты не можешь нарушить. Но Россия тем и славится, что мы сначала делаем, потом читаем инструкцию. Это наше преимущество.
Пермь является исключением из общепринятых в данное время тенденций по подготовке тел к прощанию. В России мало уделяют внимания танатопрактике при подготовке тел к прощанию и зачастую этим занимаются санитары без квалификации танатопрактика, часто бывает так, что на теле умершего видны посмертные изменения или прощаются с умершим в закрытом гробу. В Перской ритуальной компании основной вид услуги — танатопрактика и задействован огромный штат сотрудников с высоким уровнем квалификации, такого в других похоронных организациях не встречал, и в новосибирский крематорий мы каждый месяц приглашаем всего лишь 1-го квалифицированного танатопрактика для оказания этой дополнительной услуги. Здесь, в Перми внешнему облику умершего уделяется огромное значение, считаю это правильным подходом.
— Что сейчас происходит в похоронной отрасли в целом? Мы уже вспоминали про закон, который никак не могут принять.
— Давайте разберем. Смотрите, социальная функция государства — важный аспект. В чем проблема, почему закон так долго не принимается? Но это только моя версия, я и мой юрист были изначально привлечены для того, чтобы вносить корректировки, и мы смогли проанализировать ситуацию и понять. Ключевая причина заключается не в том, частное или нет кладбище или крематорий, а в том, что в России уже есть такое понятие, как гарантированный перечень для погребения. Гарантированный перечень — это, условно, бесплатные похороны. Любой может обратиться в специализированное предприятие, и оно обязано оказать эту услугу. Иными словами, человек делегирует свои обязательства государственным учреждениям. И государственное учреждение уже кремирует или хоронит на кладбище и так далее.
И тут возникает вопрос: что в этом гарантийном перечне нужно поменять, сделать по-другому, ведь государство обязано обеспечить человеку достойный уход из жизни. Мы живем в то время, когда есть определенные гарантии, и человек не может просто взять и умереть от голода, потому что государство тем или иным образом помогает (пенсии и т. д.). То же самое с погребением — человек не может взять и нигде не захорониться. Но здесь возникает момент, что чем больше берешь на себя обязательств, тем труднее их выполнять.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предположить, что рано или поздно это создаст огромную проблему. Поэтому, собственно говоря, я думаю, люди, которые принимают, анализируют законы, — не только депутаты, а реально те, которые пытаются суть вывести, — они понимают, что если всё делать за счет бюджетных средств, то не получится развиваться. Нужна альтернатива.
И поэтому, собственно говоря, в моей версии, закон не принимается по одной простой причине: потому что постоянно закладываются государственные деньги. И нужно чтобы кто-то изобрел велосипед, чтобы произошло распределение, чтобы государственных денег было минимальное количество. И тогда возможностей гарантированного перечня будет больше
— Как вы пришли в этот бизнес, насколько было сложно принять такое решение?
— В эту сферу я попал в 17-18 лет (просто в институт не поступил), и тогда еще ничего не понимал. Чтобы я не попал в плохую компанию, папа постоянно меня приучал к труду. Поэтому я всю жизнь был то дворником, то официантом, то посыльным. И в крематории начинал катафальщиком и фотографом. Потом отец назначил меня руководителем рекламного отдела, я отвечал за рекламу и развитие крематория, потом вообще за хозяйственную часть, за территорию, за всё, что прилагается с территорией, потом за производство, и так далее. Директором крематория я стал в 2017 году.
Поэтому мой путь — это разные этапы, я их прошел и очень много увидел изнутри и снаружи. В 2010 году отец назначил меня руководителем выставки «Некрополь» в Москве, — собственно говоря, она послужила стартом развития нашего семейного дела — и строительства крематория, и музея погребальной культуры, и учебного центра и так далее.
Всё началось с того, что были в семье похороны и коллег, и моей двоюродной сестры. И всё это было для моего отца неким шоком. Он занимался выставками в Новосибирске, потом развивал это направление по Уралу и Дальнему Востоку. И ему пришла необычная мысль — провести похоронную выставку. Он где-то прочитал, что в Италии как раз такая выставка впервые проводится. В России ровным счетом ничего подобного не было.
— Сложно работать рядом со смертью?
— У нас на территории есть музей. Туда приходит очень много молодежи. В период Ночи музеев 5 тысяч человек пришло. Проблема заключается в том, что на примере даже нашего музея или крематория я очень часто вижу, как взрослые сами навязывают детям страх смерти. Приезжают с экскурсией дети 10-12 лет. Они музей готовы разнести просто как тайфун — бегают, прыгают… Проблема не в детях, проблема во взрослых. Это взрослые боятся. Это мы, родители, пытаемся уберечь ребенка, когда он спрашивает что-то о смерти. Зачем ты задаешь этот вопрос? Тебе не надо это знать. Зачем ты туда пошел? Стой здесь. Стой там… Паническая атака не у ребенка — у взрослого.
— Самый главный вопрос. Достойная жизнь — это мы примерно понимаем. А что такое достойная смерть, достойное прощание с человеком?
— Я был на Донбассе и видел многое… На моих глазах человек разбился насмерть. Это были два дня каких-то переживаний… Но это посторонние люди. Конечно, смерть близкого на тебя влияет больше. На моих глазах умер папа — вот тот самый опыт, который пришел, умерла бабушка… То есть слова «достойная смерть» я воспринимаю буквально. Достойная смерть — это когда человек погиб героически, либо прожил достойно и без мучений в своей кровати умер. Вот это я понимаю под достойной смертью.
Но я-то занимаюсь другим, абсолютно другими процессами! Я не вижу смерть, ее в крематории нет. Когда мне задают вопрос «Как вы себя чувствуете?», я отвечаю «Прекрасно себя чувствую». Потому что у меня другая задача. Моя задача — работа с людьми, которые пришли на похороны и ушли с пониманием того, что они свою миссию или свое чувство вины к покойному отыграли. Хотя бы отчасти.
— То есть ваша миссия — помочь людям избавиться от чувства вины о том, что близкого больше нет?
— Как у руководителя предприятия моя задача — создать родным и близким умершего человека комфортные условия для этого.
Источник: https://properm.ru